Поздней осенью 1966 года мне позвонил ответственный секретарь Всесоюзной секции по слетам и соревнованиям Евгений Иванович Иванов с предложением подобрать бригаду московских арбитров для оказания помощи в постановке дистанций для спортсменов воздушно-десантных войск. Я скептически отнесся к его предложению, поскольку уже готовил дистанции для очередных московских соревнований, а чего-либо путного в плане приобретения судейского опыта эта поездка не сулила.

С начальником физподготовки ВДВ полковником Евгением — Александровичем Метельцовым мы встретились в штабе ВДВ. Он сразу расположил к себе. Красивый, пятидесятилетний мужчина, мастер спорта по нескольким видам спорта, четко, как и подобает кадровому офицеру, определил «задачи операции». Его убедительная просьба о помощи отрезала все пути к отступлению, отказываться было просто неприлично.

Уже на следующий день Александр Ярышев, Геннадий Чалов, Лев Станецкий и я выехали в расположение Тульской десантной дивизии.

Работа бригады получила хорошую оценку и на протяжении последующих двенадцати лет контакты с ВДВ стали регулярными.

В поездках к десантникам принимали участие московские спортсмены и судьи — Л. Станецкий, В. Ефимов, В. Егерев, В. Алексахин. Иногда приходилось выезжать в одиночку. Поражали задор и физическая подготовленность десантников. А хитрости, выдумке, смекалке молодых здоровых парней предела не существовало.

Среди участников соревнований было много мастеров спорта по офицерскому троеборью, а Сергей Несынов, тогда еще курсант Рязанского воздушно-десантного училища, достиг значительных успехов в спортивном ориентировании, став и мастером спорта и судьей Всесоюзной категории.

Было много интересных встреч. Помню, на одной офицерской посиделки (обычно это случалось ночью, после рыбалки), командующий ВДВ генерал армии Маргелов был удивлен, увидев в наших руках жидкостной компас. Пришлось объяснять преимущества последнего перед компасом Адрианова образца 1912 года, которым пользовались десантники. Наслушавшись наших рассказов о пользе спортивного ориентирования и, в особенности его прикладного значения, военачальник сокрушался: «Да, если бы советский солдат был обучен пользованию картой, компасом и практическим навыкам ориентирования на незнакомой местности, можно было избежать катастрофических потерь, понесенных нами, особенно в начальный период войны». Лестно было слушать слова боевого генерала: они убеждали нас в том, что передавая свой опыт воинам-десантникам, мы делаем благое дело.

Были и другие интересные встречи, но одна, неожиданная, грустная и даже трагичная, таким глубоким рубцом отложилась в памяти, что спустя многие десятилетия тревожит сердце и будоражит мысли.

Позволю рассказать о ней.

Летом 1969 года очередное свидание с «голубыми беретами» состоялось в литовской глубинке. Спортсмены Каунасской воздушно-десантной дивизии готовились к смотру боевой и физической подготовки, ожидая приезда своих коллег из многих городов Союза. Программа смотра включала прыжки с парашютом, стрельбу из автомата Калашникова и два вида соревнований по ориентированию - командные и личные.

Прибыв в Каунас, мы со своим давним другом Львом Азарьевичем Станецким, после встречи с начальником физподготовки нанесли традиционно-обязательный визит к командующему дивизии и затем направились к местному секретчику. Просмотрев множество предложенных нам топографических карт, выбрали район местечка Казлу-Руда, с сильно пересеченной лесистой местностью, куда и выехали на рассвете следующего дня.

Секретчик предупредил, что карты старенькие, сильно генерализованы и, проявив для порядка дежурную заботу о нашей безопасности, почти потребовал от нас выполнения условия работать в лесу вдвоем, не разлучаясь.

«Газик», ведомый сержантом второго года службы сибиряком Сашей, вырвавшись из лабиринта узеньких улочек спящего города, зашелестел скатами по ухоженному, покрытому росной влагой шоссе. Минуя крошечные темно-серые хуторки местных селян, мы буквально летели в направлении к польской границе. Спустя час мы «въехали в карту» и, облюбовав для парковки уютную поляну, полого спускающуюся к обочине песчаного проселка, остановились.

Среди множества валунов и янтарных корабельных сосен, высвеченных робкими лучами восходящего светила, расстилался обширный малинник, украшенный гроздьями крупных темно-бордовых ягод. Саша — шофер, довольный, что вырвался из опостылевшей казармы, прихватил ведро и мгновенно скрылся в зарослях малины, а мы со Львом, поколдовав, в который раз, над картами, договорились о времени возвращения и, нарушив данное секретчику слово в лесу не разлучаться, разошлись по своим участкам дистанции.

То, что ожидало меня на местности, превзошло самые смелые предположения. Вся палитра элементов рельефа, гидросети, растительного покрова предстала передо мной во всем своем многообразии и великолепии. Множество ландшафтных зон, обилие характерных ориентиров, обширная гидросеть удивляли и поражали одновременно, открывая широкие возможности для постановки интересной дистанции с весьма сложными и разнообразными задачами для участников.

Мне, привыкшему к подмосковной равнине с её скудными возможностями для постановки серьезных дистанций, подобная местность была в диковинку. Вот такими сюрпризами встретила нас литовская глубинка.

Долгий июльский день угасал. На смену изнуряющей жаре спешила благодатная предвечерняя прохлада. Раскаленное солнце, остывая, медленно тянулось к горизонту, простреливая слепящими лучами замирающий лес. До изнеможения уставший от многочасового лазания по склонам холмов, одурманенный роскошными запахами леса и цветов, я поспещил к месту встречи со Львом.

Преодолев крутую, заросшим жестоким кустарником с разбросанными в великом множестве валунами, гряду спустился к ручью. Что за прелесть лесной ручей! По дну глубокого каменистого русла, под сенью громадных сосен, в берегах, сплошь заросших изумительными цветами, струилась кристально-чистая ледяная вода.. Искушение было велико. Спустился к воде и, встав на два замшелых валуна, опустил ладони в воркующую влагу, стараясь зачеринуть воды как можно больше. Ломило зубы, обжигало рот, в губы вонзились тысячи иголок, но прервать блаженное состояние было невозможно. Умылся и, закинув рюкзак за спину, почти побежал к месту встречи по чуть заметной тропе, петлявшей вдоль берега.

Тропа вывела меня к железной калитке в изгороди, сложенной из камней, Я тронул дверцу и застыл в тревожном ожидании свидания со сворой братьев наших меньших, по причине откровенной боязни собак. Обширная поляна внутри ограды оказалась тиличным хозяйственным двором, обжитым, но судя по разбросанным в беспорядке предметам домашнего и производственного назначения, неухоженным.

В дальнем краю поляны виднелся двухэтажный дом с крутой, покрытой черепицей, крышей. У крыльца, в зарослях малины, приютилась беседка, а левее, на берегу небольшого пруда высилось здание мельницы. Я подошел к нему. Мои литературные способности не позволяют живописать великолепие этого архитектурного реликта. Удивительно, как мог этот памятник старины глубокой сохраниться в первозданном виде, несмотря на бури и штормы войн, междоусобных распрей и набегов, постоянно возникавших в этих местах за последние годы. Несмотря на «солидный возраст», мельница исправно выполняла свои основные функции: перемалывала фуражное зерно в отруби. Лязг цепей, приводящих в действие огромные, вытесанные из камня, жернова подтверждая работоспособность мельницы. Минуту я любовался вращающимися жерновами.

Хлопок закрывшейся двери заставил меня оглянуться. От крыльца дома мне навстречу Энергичной походкой направлялся человек лет пятидесяти, крупный и высокий. Льняные волосы торчали из-под берета, покрывавшего его голову. Глубокий шрам, рассекавший одну из щек от виска до нижней челюсти, сразу бросался в глаза. Полой фартука на ходу вытирал лицо от осевшей серой мучной пыли.

Он подошел ко мне и на мое: «Здравствуйте», утопил в своих огромных руках мою ладонь, повторяя на сносном русском языке: «День добрый, день добрый...».

Я пояснил, какие обстоятельства привели меня к мельнице. Видимо, они показались мельнику убедительными. Указав на широченную скамью, он пригласил меня к беседке.

«Отдыхайте, пожалуйста» - с теплой улыбкой предложил незнакомец и стал помогать мне освобождаться от рюкзака. Его речь, обходительность и радущие по отношению к незнакомому пришельцу выдавали в нем человека весьма воспитанного. Все располагало к откровенному разговору «по душам». Я почувствовал, что мельник нуждается в общении с людьми, даже с незнакомыми. Оторопев от необычной встречи, я на одном дыхании выпалил автобиографические данные: москвич, выпускник столичного вуза, успешно работаю на предприятии, досуг посвящаю спортивным делам.

Рассказывая о себе, я всматривался в собеседника, пытаясь почувствовать какое впечатление производит на него мое сообщение. Я уловил, что чем-то огорчил его. Широкая дружелюбная улыбка еще несколько минут назад сиявшая на его лице постепенно сменялась безучастным равнодушием. Он иногда отводил взгляд в сторону, а затем и вовсе, прикусив губу, опустил голову. Явно, что какие-то воспоминания нахлынули на него, а грустные мысли заполнили его сознание.

«Неужели я допустил какую-то бестактность?» - внушал я себе. Я не мог понять, чем вызвана такая перемена в его настроении. Я ринулся в нападение. « Не отрываю ли я вас от работы?», — спрашиваю я. «Нет, нет, продолжайте, пожалуйста, рассказывать» - отвечал мельник. « А кем и когда построена эта красивая мельница?», — нанес я второй укол.

«Этого никто не знает. Я не местный», - ответил мельник и грустно добавил: «Я здесь — временный». С этими словами он резко поднялся и направился к дому. Спустя несколько минут он вернулся, держа в руках тарелки с какой-то снедью, прижимая подмышкой бутылку, как оказалось, с самодельным яблочным сидром.

«Давайте знакомиться поближе», - заявил незнакомец, накрывая на стол. «Разрешите представиться», - он назвал трудно воспринимаемую русским ухом типично литовскую фамилию и, протянув мне руку, добавил: «Пятрас».

После выпитой кружки сидра Пятрас поведал мне печальную историю.

В 1941 году, студент второго курса исторического факультета Каунасского университета после оккупации Прибалтики немецко-фашистскими войсками был мобилизован немецкой администрацией в так называемый «литовский легион», воевавший на стороне вермахта. В начале выполнял полицейские функции, а с 1944 года — в действующей армии. Финал войны застал его далеко от родных мест, в Германии, где был взят в плен американцами. При сортировке «перемещенных лиц» на предложение: «Запад или Родина», выбрал второй вариант. Приговор военного трибунала в конце 1945 года был беспощаден — 25 лет лагерей. Он восстанавливал затопленные шахты Донбасса, а затем отбывал наказание на строительстве Норильска и в воркутинских лагерях. В 1965 году, к двадцатилетию Победы СССР в Великой Отечественной войне пришло послабление в условиях содержания. Он был отдан под надзор литовских властей, определивших ему меру наказания — «свободное поселение без права перемещения». Вот на мельнице, куда я попал в качестве непрошенного гостя, он и трудился последние годы.

«Здесь хорошо. Работа тяжелая, зато свободно. Родственники меня посещают, а посторонним — запрещено», - заключил Пятрас. «А как же я? Я ведь не только посторонний, а просто-напросто чужой», - вырвалось у меня. Мельник успокоил меня, сказав, что проверяющие появляются раз в неделю. «Не волнуйтесь, они вчера были»,- подытожил свой рассказ собеседник.

Я был потрясен услышанным. Стало очевидным, отчего изменилось настроение мельника после моего рассказа. Передо мной сидел представитель поколения, искалеченного ураганом войны. Явно неуместная болтовня о моем относительном благополучии вызвала у человека, пережившего тяжелейшие испытания, выпавшие на его долю, соответствующую реакцию. Угрызения совести, вспыхнувшие во мне внезапно и остро, взывали к глубокому сочувствию к судьбе Пятраса.

Затянувшаяся беседа закончилась крепким рукопожатием. Мы тепло распрощались.

По указанной мельником тропке, я заспешил к выходу — старинным чугунным воротам, закрепленным на каменных опорах. Я тронул одну из створок ворот. Массивные петли заскрежетали и я вышел на узкую гравийную дорогу, уходящую в глубь леса. Пройдя десяток метров я обернулся в надежде увидеть мельника и прощально махнуть ему рукой. Но он, видимо, вернулся к своим делам на мельнице. Мой взгляд упал на металлическую конструкцию, полукругом соединяющую опоры ворот. Арка с натянутой мелкой сеткой являла собой удивительно красивое зрелище. По всей дуге арки закреплены буквы, выполненные в готическом стиле, составившие выражение: «Age quod agis». Минуту я любовался этим творением кузнечного искусства, записал в блокнот эти слова и, взглянув на часы, ужаснулся: я безнадежно опаздывал к месту встречи.

Обратный путь в Каунас преодолевали под аккомпанемент гневных монологов Льва Азарьевича. «Ты срываешь соревнования, у тебя нет совести, ты подводишь товарищей», - летели обвинения в мой адрес из уст Льва, восседавшего на офицерском месте рядом с водителем. Я, переживая свою вину за опоздание, затаился на запятках «газика», старался не слышать его сердитых реплик. Неожиданная встреча с Пятрасом, его образ человека с исковерканной лихолетьем войны жизнью, заполнили все мои мысли, настроили на грустные размышления о превратностях и непредсказуемости человеческого бытия, о справедливости и наоборот, отпускаемой нам откуда-то свыше, о том, что война — самый жестокий способ выяснения отношений между народами, — еще долго-долго будет отзываться в памяти многих будущих поколений. В Каунас въехали затемно, а Лев Азарьевич продолжал сердиться.

Приехав в Москву, я выяснил значение этого выражения. Оно гласило: «Делай свое дело». Глубокий смысл фразы был очевиден и, вероятно, служил напутствием тем, кто имел отношение к этой мельнице. Мысленно я отнес к последним и себя.

В круговерти дел производственных и общественных, бытовой суеты, память о той встрече и образ мельника постепенно стирались в моем воображении, лишь изредка отзываясь острой душевной болью.

Я никогда и никому не рассказывал об этом печальном эпизоде. Лишь три десятка лет спустя, я решился поведать об этой встрече своим родным и предложил использовать эту мудрую словесную триаду в качестве семейного девиза. Удивившись такому необычному предложению, поворчали, но в конце концов, согласились.

Готовясь к проведению спортивно-памятной акции «Пролог», я счел возможным использовать это крылатое выражение в качестве характеристики тем, кто стоял у истоков спортивного ориентирования, поскольку оно точно и емко определяет и личные качества первопроходцев, и дает оценку в целом тому поколению энтузиастов, которому выпала трудная, но счастливая доля участвовать в становлении и формировании такого масштабного социального явления, коим явилось ориентирование спортивное. Я даже счел уместным поместить эту фразу на реверсе памятной медали, выпущенного к этому событию. Ведь благодаря тому, что многочисленная армия функционеров, спортсменов, арбитров и тренеров делала свое дело с любовью и полной самоотдачей, наше любимое детище достигло значительных успехов.

Последуем же девизу: «Age quod agis» и продолжим «Делать свое дело».